Крымские встречи

Пешее странствие

В три года мальчик, родившийся 16 (28 по новому стилю) марта 1868-го, остался без отца Максима Савватеевича, ушедшего от холеры, в 11 лет чахотка забрала маму ребёнка, Варвару Васильевну. Как могли, родителей внуку заменили бабушка Акулина Ивановна и дедушка Василий Васильевич, но работать, «идти в люди», пареньку пришлось рано. «Мальчик на побегушках» в магазине, буфетный посудник на пароходе, пекарь, ученик-подмастерье в иконописной мастерской. Возможно, последнее давалось трудно, ведь с религией, с церковью у него не сложилось с детства и на всю жизнь: во время антирелигиозной кампании в СССР это учитывалось. Но почему-то позабылось, что главный храм Симферополя, собор святого Александра Нев­ского, взорванный в пылу большевистской борьбы с религией в ночь на 27 сентября 1930-го, отчасти заслуга ещё не Максима Горького, но Алексея Пешкова, работавшего на строительстве - по удлинению и расширению храма, созданного в 1829-м. Работы те велись в 1891-м, будущий писатель в это время брался за любой труд, позволявший получить немного денег на еду и продолжение «странствия по Руси». В пеший поход (иногда, правда, подвозили на телегах или прокатывался на тормозных ступенях железнодорожных вагонов) Алексей Пешков отправился в конце апреля 1891-го из родного Нижнего Новгорода (в советское время город Горький) «странствовать по Руси»: прошёл Поволжье, побывал на Дону, на Украине, из Херсонской губернии пришёл в Крым.

Прошёл Перекопский перешеек, Джанкой, направился на Симферополь. И, как прежде, брался за любую работу, в деревнях батрачил, у нас в городе участвовал в расширении собора, мощении территории перед ним, споро таская тележки с песком и камнем; на озере Сасык-Сиваш добывал соль; в Бахчисарае - камень для мощения шоссе и трудился в поле, познакомился с татарином, рассказавшим легенду, воплотившуюся позже в рассказе писателя «Хан и сын». По впечатлениям от Севастополя родился очерк «Два босяка», о людях, что так же, как он, пытались заработать хоть копейку, дабы не свалиться от голода (он царил в центральной части империи и многие жители шли в Крым в надежде выжить). А ещё севастопольские впечатления (по наброскам и благодаря отличной памяти) вылились в очерк «Херсонес Таврический», «цветок эллинской культуры», вызывавший у автора «чувство глубокой скорби» своими развалинами (впрочем, и Севастополь тогда был ещё полон ими, последствиями Крымской войны): «Сколько на земном шаре таких развалин! Настанет ли время, когда люди будут только созидать, утратив дикую страсть к разрушению? Будем ли мы когда-либо менее алчны?». 23-летним Алексеем Пешковым алчность тогда не двигала, гроши считал и корке хлеба был рад. В Балаклаве он мыл посуду в трактире за еду, работал сторожем; потом Алупка, Алушта, Ялта, где разгружал баржи и пароходы; окапывал деревья в Никитском саду и расчищал фруктовый в имении. Впечатления от красот Южнобережья выльются в «Крымские эскизы», написанные уже писателем Максимом Горьким, во время лечения в Ялте. «Свежий ветер веял с могучей вершины Ай-Петри... Платаны и персики росли среди громадных камней, скатившихся с вершины яйлы, журчал ручей, образуя на пути своём ряд маленьких водопадов». А ещё, благодаря Крыму, встрече у Чатыр-Дага с чабаном Надыр-Рагимом-оглы, угощавшим ухой и народными сказаниями, появится «Песнь о Соколе». Берегом моря странник по Руси пройдёт в Феодосию, где будет строить мол, потом в Керчь, переправится на Тамань, на Кавказ.

В Тифлисе станет работать в железнодорожной мастерской, в Абхазии строить шоссе Сухум - Новороссийск, работал на Бакинских нефтепромыслах; его несколько раз задерживали за бродяжничество, но зато приобретены опыт и мудрость, да и псевдоним Максим Горький родился в том странствии: в газете «Кавказ» 12 сентября 1892-го так подписан его рассказ «Макар Чудра» - драма из цыганской жизни. А Крым, спустя время, вновь станет своим для уже известного писателя, в Ялте Алексей Горький с 1897-го будет лечиться от чахотки, впервые приедет сюда с законной женой Екатериной Пешковой. Здесь найдёт и новую любовь, гражданскую супругу актрису Марию Андрееву.

«Товарищ Феномен»

Так о ней, актрисе, что с 1917-го была предана мировой революции, говорил Владимир Ленин, а до того купец и меценат Савва Морозов перед гибелью отдал ей страховку на сто тысяч рублей. Её портреты писали великая княгиня Елизавета Фёдоровна и художники Илья Репин, Иван Крамской. Она блистала на сцене Московского художественного театра, что создавала вместе с режиссёрами Константином Станиславским и Владимиром Немировичем-Данченко. Сейчас театр носит имя писателя Антона Чехова, когда-то в Ялте познакомившего Марию Андрееву с Максимом Горьким.

Они многим похожи, ровесники, но Мария Фёдоровна Юрковская (девичья фамилия) родилась в Санкт-Петербурге в семье режиссёра Фёдора Александровича и акт­рисы Императорского театра Марии Павловны. Андреева, как и Горький, - творческие псевдонимы, если его - от трудных лет, то её - по имени официального мужа Андрея Желябужского, действительного статского советника железнодорожного ведомства.
У Алексея Максимовича и Екатерины Павловны были сын и дочь - Максим и Екатерина, прожившая всего пять лет; у Марии Фёдоровны и Андрея Алексеевича тоже двое детей - Юрий и Екатерина. А ещё схожи писатель и актриса были любвеобильностью, на том и сошлись. В июле 1900-го его привёл в её гримёрку Антон Чехов - в Севастополе, в театре на Приморском бульваре, мос­квичи здесь гастролировали. Мария Андреева вспоминала потом: «В дверь постучали. Раздался голос Антона Павловича Чехова: «К вам можно, Мария Фёдоровна? Только я не один, со мной Горький. Сердце забилось, батюшки! И Чехов, и Горький! Встала навстречу, вошёл Чехов, его я знала давно, как всегда элегантный, а за ним высокая фигура, тонкая, в летней рубашке, русской, вышитой, волосы длинные, прямые, усы большие и рыжие. Неужели это Горький? Говорит: «Как хорошо вы играете!». Трясёт мне руку, а я смотрю на него с глубоким волнением, ужасно обрадованная, что ему понравилось. Мне странен его костюм, высокие сапоги, разлетайка, длинные прямые волосы, рыжеватые усы, нет, не таким я себе его представляла. Недавно прочла в толстых журналах его «Челкаша» и «Мальву» (кстати, написана в Крыму. - Ред.). И вдруг из-за длинных ресниц глянули голубые глаза, губы сложились в добрую детскую улыбку, показалось мне его лицо красивее красивого, и радостно ёкнуло сердце. Нет! Он именно такой, как надо, чтобы он был». Ни писатель, ни актриса так и не развелись со своими официальными супругами, но Мария, передавшая воспитание детей своей сестре Евгении, подписывалась фамилией Пешкова, называла любимого «милый мой ангел», а он её «прекрасный друг - женщина».

Она пожертвовала ради него театром, став почти на двадцать лет соратницей и женой: вела переписку писателя, переводила его произведения, благо знала несколько иностранных языков, выбивала гонорары, сопровождала в поездках, в том числе и в Крым, где частенько приходилось быть сиделкой у постели болеющего литератора. От него переняла увлечение мировой революцией, ради которой собирала пожертвования, заслужив тем расположение Владимира Ленина, подписавшего в 1917-м распоряжение о назначении бывшей актрисы комиссаром театров и зрелищ Союза коммун Северной (Ленинградской) области. Общественная жизнь постепенно увлекала больше любви к писателю, да и изменять стали друг другу, формально ещё несколько лет, до 1920-го, живя в одной квартире, каждый сам по себе. Потом с новой любовью Максим Горький уехал в Италию, а Мария Андреева подалась в Германию, заведовать художественно-промышленным отделом Советского торгпредставительства. Вернувшись в Москву, возглавила городской Дом учёных, рассказывая на лекциях и встречах о Максиме Горьком и Владимире Ленине. И, наверное, до самого ухода в 1953-м не могла забыть встречу в севастопольском театре в начале века, не могла простить себе разлуку: «Я была не права, что покинула Горького. Я поступила, как женщина, а надо было поступить иначе: это всё-таки был Горький».

Два таланта, две личности в истории Советского Союза, которых когда-то свёл наш полуостров. Помним!