«Давайте рассказывать...»

«Забыть не велит…»

Сколько их было в истории Родины, сколько, к сожалению, будет. Ведь миссия такая у земли нашей: помогать, защищать и спасать. В стольких войнах, где участвовала, участвует и, увы, всё же будет участвовать держава, защищаю­щая справедливость и жизнь, каждый миг наполнен сражениями за это. И в быстротечности времени повторяется всё, тревожное, трагическое, героическое - как-то циклично. С разными деталями, события­ми, местами, фактами, именами, но одной сутью, нашей державной миссией. Былое становится вечностью, и после каждого боя, каждой победы, и, что скрывать, случаются и поражения, хочется, ох, как хочется верить, что последние в истории те атаки, сражения, потери. Война - последняя. Но… И снова всё опять, атаки, сражения, потери, войны, разруха, голод, страх, несочетаемое «дети войны», мужество, отвага, подвиг… И память, что не стирается у тех, кто выстоял, прошёл, сумел, выжил. Память взрослых, избирательная в рассказах: когда большинство трудного навсегда в себе, переживаемо заново, - лишь глаза порой выдают эмоции, да дрожащие руки, спешно смахивающие слезу. А для других в словах - что полегче, шутя, и только о товарищах, не о себе на войне вспоминают реально прошедшие её. Память детей тоже избирательна, также прячет тяжёлое от других, прячет в душах, выдавая (если кто заметит) взглядом, дрожью рук, слезой. Но не забывается ничего, из того трудного, пережитого, выстраданного. Ведь дети на войне, «дети войны», также сражаются, борются, погибают, переживают, стараются. И всю жизнь помнят военное детство, имена родных из войны - любой, хоть столетия, десятилетия, хоть мгновения назад. 

Уже после Великой Оте­чественной, через годы после Великой Победы, Анатолий Парпаре, «дитя войны», написал: «Детская память не всё сохранила/ Только такое забыть не велит./ Красные гроздья осенней рябины,/ Красные взрывы на белом снегу…». В его памяти оккупация Смоленщины, где чудом выжил с мамой Анной Михайловной, но оставил бабушку, дедушку, их односельчан из села Тыновка, тревога за папу-фронтовика, Анатолия Ивановича, к счастью, вернувшегося. И в тех стихотворных сроках, эмоции пережитого, не только им - всеми ребятами всех поколений, всех войн, эмоции, боль, мужество, отчаяние, стойкость. Память. Как и у читательницы нашей Валентины Николаевны Свистуновой-Микеровой, что с мамой Анной Кирилловной чудом выжила при оккупации Краснодарского края, но вой­ны отняли мужчин: Первая мировая - братика Петю Нейланда и первого маминого мужа Петра Нейланда, Великая Отечественная забрала ещё одного брата Олега Петровича Нейланда и девочкиного папу Николая Ивановича Свистунова. И просила читательница через газету: «Давайте рассказывать о близких из той войны, чтобы не просто имена и даты на мемориалах и в Книгах памяти, чтобы они зримо были, Победа обрела лицо, их лица, истории, а не только имя. Чтобы они, ушедшие, нашей памятью продолжались. Ведь это наша родословная, наша боль. Давайте рассказывать»... И мы продолжаем вспоминать рассказы читателей, сохранившиеся в журналистском газетном архиве. Увы, сейчас об авторах воспоминаний уже ничего не знаем, но хочется верить, что их потомки, семьи, не забывают тех, кто выстоял в войну. И ждём новые рассказы читателей «о близких на войне», чтобы память обретала судьбы, лица, как 9 мая - в «Бессмертном полку».

Пал за Севастополь

Та война, Великая Оте­чественная, как и остальные сражения, разрушила многие судьбы, семьи, осиротила детей, чьи отцы, а часто и мамы, стали вечностью, похоронками, извещениями о пропавших без вести…. Таким «без вести пропавшим» числится и Иван Степанович Черкашин, ставший навеки частью Севастополя, за который погиб в первый военный год. О нём писала в газету дочь Лидия Черкашина, и через годы мечтавшая, что «быть может, найдутся ветераны, смогут рассказать о последних днях моего отца. А может, всё-таки заинтересуются севастопольцы, увековечат память своего защитника на одном из мемориалов. Слышала, что открылся такой на бывшей 35-й батарее береговой обороны. Ведь отец мой в 36 лет погиб за Севастополь…». Мы не знаем, увековечена ли там память о солдате, ведь числится он в городе-герое «без вести», но есть строчка о том, что «пропал», в документах военного архива Министерства обороны страны, по послевоенному донесению Симферопольского горвоенкомата: «Иван Стефанович Черкашин, красноармеец, 1905 года рождения, Курская область, Прохоровский район, село Красное. Призван Симферопольским городским военкоматом в июле 1941-го, пропал без вести в декабре 1941-го. Жена Христина Фёдоровна Черкашина, домашний адрес: Симферополь, Украинка, улица Шахтёрская, 17». А в Книге памяти Севастополя и на портале «Крымфронт» есть запись: «Черкашин Иван Степанович, 1905 года рождения, Белгородская область, Прохоровский район, с. Красное. Призван Симферопольским городским военкоматом Крыма. Красноармеец, строевой. Пропал без вести в боях за Севастополь в декабре 1941 года». 

«Папа был при штабе местной противовоздушной обороны Симферополя, который находился в здании мединс­титута, - вспоминала Лидия Ивановна. - 30 октября 1941 года папа пришёл домой взять смену белья и сказал, что их скоро отправят. На следующее утро мама пошла в мединститут, надеясь увидеть отца и узнать, где они будут. Но там уже никого не было. Сказали, что утром всех отправили в Севастополь. А ведь у них даже оружия не было. 2 нояб­ря в Симферополе появились немцы. Через несколько дней стали возвращаться некоторые мужчины, которые были с отцом в отряде (один жил по Киевскому переулку, второй - на улице Машинистов). Сказали маме, что звали отца домой, а он ответил: кто же будет Родину защищать? Началась оккупация. Как мы её пережили, вспоминать страшно. Мне в 1941-м было 11 лет, брату - 10. Мама ходила по деревням: меняла вещи на продукты, шила людям за муку, крупы. Натерпелись мы горя и страха. Но всё верили, что папка наш где-то воюет, придёт к нам с победой. Освобождение Крыма - радость. Стала приходить поч­та, и мы каждый день ждали от папы письма».

Почта в Симферополе, освобождённом 13 апреля 1944-го, в Крыму, полностью освобождённом от фашистов 12 мая того года, начала работать одной из первых предприятий - все прекрасно понимали, как это важно, чтобы на выстоявший полуостров приходила почта, могла отправляться отсюда на фронт и в тыл. Ведь почти 900 дней не было связи, родные не знали о судьбах друг друга, молились, чтобы были живы, чтобы дождаться весточек. Но как часто почтальоны отводили взгляд, когда не было писем, когда вместо фронтового треугольничка ждал страшный казённый конверт - похоронка на погибшего, извещение о пропавшем без вести. Вот и в семью Черкашиных пришло такое извещение.

«В казённом конверте, на имя мамы: ваш муж пропал без вести в июне 1944-го. Где, как? Я писала в архивы по всему Союзу, в госпитали - ответ один: нигде не значится. Мы, дети и мама, всё равно ждали, а вдруг ошибка. Пос­ле войны вернулся товарищ из отряда папы и рассказал, что держали они оборону в Севастополе. Кажется, на Сапун-горе тогда были. Фашисты вели артобстрел, бомбили. Тот товарищ, Шевченко, видел, как мой отец встал во весь рост, взялся за голову и сказал: «Вот дело - так дело!». Кровь текла из головы, он упал. Потом контузило Шевченко. Он пришёл в сознание на берегу моря: отправляли на Кавказ, грузили на корабль. Он спрашивал о людях, которые были с ним, о папе, но никого из них рядом не было. Затем понесли на корабль, но вернули: не было мест. Корабль ушёл в море, фашистская авиация потопила его. Удалось тому товарищу добраться на Кавказ, в госпиталь, уже на другом корабле. Так и выжил, к счас­тью, продолжал воевать.  Интересовался судьбой нашего папы, но ничего не узнал. Значит, всё же погиб папа тогда в Севастополе, ведь был бы жив - отозвался бы. А нам везде отвечали: не числится, словно не было его…. А мы помнили, и выжили, той памятью тоже, наверное. Мама нас подняла, дала высшее образование. К сожалению, брат мой, преподававший в спецшколе на улице Футболистов, ушёл из жизни совсем молодым. Нет уже со мной дочки и мужа, 37 лет проработавшего на «скорой помощи». Нет и мамы. Когда её не стало, мы с мужем поставили на её могиле памятник и нанесли на нём и данные папы. Только дата смерти у него не указана, просто 1941 год. Наверное, всё-таки сердце мне это подсказало. А потом как-то сосед нашёл в интернете: папа мой пропал без вести таки в декабре 41-го. Вот такая память о нём. Очень хочется верить, что в Севастополе его имя увековечат на каком-нибудь мемориале, ведь он отдал жизнь за этот город». Хочется верить, что и могила супругов, жены Христины, мужа Ивана (кенотаф, просто имя на памятнике) и иные захоронения членов этой семьи не затерялись на старых погостах, что не забыли людей. Помним!