Каким был Александр Горшков

Как рассказал мне генеральный директор Федерации фигурного катания на коньках Александр Коган, всё произошло в четверг утром. Приехал с дачи на московскую квартиру. Саша должен был лететь на этап Гран-при в Самару. И вдруг остановилось сердце.

Как без него? Множеству друзей, родному для Александ­ра Георгиевича фигурному катанию? Для многих он и был олицетворением этого прекрасного вида спорта. Знаю его с 1975-го. Всегда элегантно, в строгой, с младых лет выбранной манере одетый. Не понимаю, откуда берутся такие интеллигентные люди и как проносят эту интеллигентность сквозь годы. Его отношения с партнёршей и первой супругой Милой Пахомовой были идиллическими. Он не был главным в этой великой танцевальной паре. Александр был лучшим партнёром, когда-либо выходившим на лёд. Он делал всё, чтобы превознести свою любовь к Миле, дать ей проявить себя во всём блеске. И это слияние женской красоты с мужским джентльменст­вом с помощью тренера Елены (ученики называли ее просто Леной) Чайковской превратило Пахомову-Горшкова в шестикратных чемпионов мира и первых олимпийских чемпионов Олимпиады-1976 в танцах на льду, где раньше доминировали чопорно-бездушные законодатели этой дисциплины англичане.

И кому было известно, что Саша перед Олимпиадой болел настолько серьёзно, что врачи беспокоились не за то, успеет ли он выздороветь к Играм, а выдюжит ли, выживет ли. И Горшков, катаясь с только-только прооперированным лёгким, не дал ни разу усомниться в грядущей победе ни соперникам, ни, самое главное, судьям.

Но природная скромность Горшкова была такова, что вытянуть из него хоть слово о себе было крайне сложно.

Он и заботился о других больше, чем, казалось мне иногда, требовалось. На соревнованиях любого уровня, не говорю об Олимпиадах, европейских, мировых чемпионатах, на которых посчастливилось часто находиться с Александ­ром Георгиевичем рядом, и даже на небольших фигурных междусобойчиках Горшков отдавал катанию всю душу. Иногда не выдерживал слишком высокой, добровольно взятой на себя ответственности за всех без исключения фигуристов. Выходил курить, вынимая из пачки сигарету за сигаретой. И с улыбкой отшучивался на мои просьбы-наставления бросить пагубную привычку. Тихо говорил: «Постараюсь, но точно не обещаю».

Тяжело переживал травлю, бойкот, объявленный нашим фигуристам. Ему, джентльмену высочайшей порядочности, было гадко видеть, как лучших наших спортсменов убирают с дороги. Он не хотел этого понимать, боролся, используя весь свой огромный мировой авторитет. Хотя наверняка понимал бесполезность столкновения с бездушными ветряными мельницами. Но уговорить смириться, принять как временную данность, не представлялось ему возможным.

Трижды без единого «против» и «воздержался», последний раз недавно, избирался президентом Федерации фигурного катания на коньках России. До этого совершил решительный поступок: чтобы не было лишних разговоров о противоречиях интересов, добровольно покинул долгие годы занимаемый пост председателя Технического комитета Международного сою­за конькобежцев. И уровень президента одной из сильнейших и сложнейших в управлении спортивной федерации держал твёрдо. Для этого ему, мягкому и деликатному, хватало твёрдости и силы духа. Он являлся настоящим, истинным представителем отечественного фигурного катания. В Горшкове естественным образом было собрано всё лучшее, что есть в этом виде спорта.

Человека с исключительно тонкой кожей, его часто мучили сомнения: всё ли сделал так, не обидел ли кого всегда по делу высказанными замечания­ми. Знали бы вы, как непросто управлять массой классных специалистов и множеством рвущихся в лидеры спортсменов. Спрашивал: ну, как я? Всё ли правильно сказал? Давайте честно, без комплиментов. Очень грамотно говорил по-английски, однако частенько задавал вопрос: не много ошибок наделал?

Никогда не отказывался прийти, выступить, вручить премию. Не раз бывал и в редакции «Российской газеты». Лишь раз сказал: не могу, еду к Миле. Памятник ей на Ваганьково всегда в цветах, в образцовом порядке.

Когда в фигурном катании резко поменялись правила, разобраться в них не судье и не тренеру было сложно. И я попросил Александра Георгиевича вкратце объяснить, что к чему и почём. Крайне занятый, спешащий, он часа полтора с листом бумаги в руках втолковывал мне суть изменений: «Вы об этом пишете. И вам надо знать подробно, не вкратце».

Такой Александр Георгиевич был человек. Его уход - не только неожиданная и злая потеря. Это потеря трагичес­кая, невосполнимая.

Глубочайшие соболезнования жене Ирине и дочери Юлии.

Николай ДОЛГОПОЛОВ.