Вспоминая В. А. Бобашинского

Про Владимира
Александровича
Кем он для меня был?

У нас разница в 16 лет. Уж не отцом, точно. И не старшим братом, мы всегда оставались «на вы»; я, правда, не возражал, чтобы Бобашинский «тыкал» и говорил ему об этом, но максимум, что он иногда себе позволял - называть меня по имени. Другом? У Боба было много друзей, даже очень много, но стать с ними в один ряд я не могу, поскольку был ближе. Я иногда по-доброму завидовал его зятю Андрею: тот имел двух прекрасных отцов - родного и тестя, но и у него не было таких отношений с Владимиром Александровичем, хотя тот перенёс на зятя всю нерастраченную любовь к трагически, нелепо погибшему в 13 лет единственному сыну.
Наверное, мы были настоящими товарищами. Товарищами по оружию. Как офицеры на боевом корабле: общность целей и задач, близкие, максимально доверительные отношения, без панибратства и лицемерия, похожие привычки, взгляды на жизнь, готовность в любую минуту подставить плечо. Написал, перечитал, немного пафосно звучит, если читать вслух, но чистая правда.
В его жизни случились два трагических события: когда Володе только исполнилось 13 лет, на фронте погиб его отец, а в 13 лет от удара током в лифте соседнего дома погиб его сын Александр - эта рана стала незаживающей, до конца жизни Владимир Александ­рович и Татьяна Ивановна принимали препараты, призванные облегчить страдания.
В остальном - предельно счастливая и комфортная жизнь. Он ещё был подростком, когда мать повторно вышла замуж, тоже за офицера-фронтовика, который смог заменить Володе отца. С первого раза поступил в Львовский полиграфический институт, где встретил будущую жену, с Татьяной Ивановной они прожили более полувека.
Карьера сложилась очень удачно. По направлению они поехали в шахтёрский городок Чистяково (теперь Торез) Донецкой области, оттуда переехали в Симферополь, где Бобашинский в короткий срок прошагал по служебной лестнице путь от корреспондента, ответсекретаря, редактора «Крымского комсомольца» до заместителя редактора «Крымской правды». Ещё были два года учёбы на стационаре ВПШ в Москве. В марте 1965 года, накануне своего 34-летия, он стал редактором главной газеты Крыма и проработал в этой должности 30 лет.
Мы с первого раза, с первой встречи, что называется, приглянулись друг другу. Он искренне хотел в 1986 году, чтобы я через пять лет сменил его на посту редактора газеты, всё сделал для этого, но я пробыл его замом целых 9 лет, о чём ни секунды не жалел, потом 11 лет Боб был моим заместителем, а в мае 2006 года мы практически одновременно ушли из газеты: я - на работу в Верховный Совет Крыма, а Владимир Александ­рович - на отдых.
Два-три раза в месяц я посылал за ним машину, мы перекусывали у меня в комнате отдыха, выпивали по 100-150 граммов коньяка, и я рассказывал своему дорогому гостю все новости и сплетни, он всем живо интересовался. Постепенно встречи стали проходить всё реже, потом Боб перестал выходить из дома - сказывалась болезнь.
4 апреля 2011 года мы в узком кругу ветеранов «Крымской правды» у него дома отметили его 80-летие, а 29 августа он умер во сне.
Став редактором «Крымской правды», Бобашинский вскоре получил четырёхкомнатную квартиру в обкомовском доме на улице Тургенева, 17, уже в «перестроечное» время сдал её, переехав в трёхкомнатную в этом же доме. Все годы редакторства при Советской власти он был кандидатом в члены бюро обкома партии, т. е. входил в элиту областного начальства, ездил на «Волге» последней модели с номерами бюро (гаишники им отдавали честь), пользовался обкомовской дачей в Алуште, получал продуктовый паёк, льготную санаторную путёвку, возможность приобретать одежду на складе фирмы с таким же названием, имел право вызова круглосуточной дежурной машины обкома партии или облисполкома.
Ни он, ни его жена с молодых лет не пользовались общественным транспортом, не знали, что такое очереди. Даже став заместителем главного редактора, Бобашинский сохранил персональный транспорт; у всех троих моих замов были служебные «Волги», обслуживавшие их и их семьи. Ежегодно Владимир Александрович и Татьяна Ивановна ездили в Ялтинский институт имени Сеченова на отдых и лечение - редакция оплачивала. В 75 лет Бобашинский ушёл на пенсию, но машину ему посылали по первому требованию.
Он прожил немалую жизнь, всегда окружённый любовью, вниманием, заслуженным уважением, был награждён тремя орденами Трудового Красного Знамени, медалями, званиями, после его смерти Крымская журналистская организация учредила приз имени Бобашинского, о нём даже мифы начали сочинять. А каким он был на самом деле, какую память сохранил о нём я, наверное, после жены самый близкий ему человек в последние четверть века его жизни?
Первое. Он был профессионалом - редактором высочайшего уровня, выше не бывает. Я не встречал равных ему в умении вычитывать и править материал. А ещё, он ранее работал ответственным секретарём, овладел этой профессией в совершенстве, что поднимало его на недосягаемую для большинства коллег высоту. Да, он практически не писал в газету. За все годы совместной работы я помню всего два случая, когда он написал заметки-отчёты с каких-то официальных мероприятий, в которых принимал участие. Причём комплексовал, сомневался в качестве написанного; я его успокаивал, как мог, мол, не парьтесь, Владимир Александрович, всё нормально (он действительно прекрасно владел языком), но шеф писать откровенно не любил и старался всегда брать с собой корреспондентов. Впрочем, так поступало и поступает большинство редакторов.
Второе. Он был профессио­налом - чиновником такого же высочайшего уровня. Годы, проведённые во властных структурах, и в этом знании его подняли над коллегами. Даже все сотрудники всех политических отделов газеты - партийной жизни, пропаганды и агитации, советского строительства - не знали и половины того, что знал редактор. Он мог, например, без запинки назвать не только по фамилиям всех членов Политбюро ЦК КПСС и ЦК Компартии Украины, но и по именам-отчествам, обладал массой других знаний в области политики. Сегодня его бы назвали политэкспертом. У него было классное политическое чутьё, не раз случалось, что после очередного съезда партии или пленума ЦК по какому-нибудь важному вопросу «Крымская правда» выступала с инициативой (родившейся, конечно же, в голове редактора), которую затем поддерживал обком партии.
Главное. Он был Человеком самой высшей пробы, настоящим русским интеллигентом, способным выслушать, услышать, понять, сострадать и помочь. Удивительный факт: за годы нашей совместной работы у нас не было ни одной ссоры, размолвки или обиды, даже случаев непонимания не было - мы всегда объяснялись начистоту.
После моего возвращения в газету шеф отдал мне всю кадровую работу. Таково было моё условие - я хотел сделать газету другой и хорошо помнил слова Маркса о том, что «новые идеи должны двигать новые люди». Вот я и продвигал новых людей, «задвигая» старых, что поделаешь, такова жизнь. Бобашинский, конечно же, не устранился от этой работы, мы действовали тандемом, в котором я играл роль «злого следователя», а он - «доброго». Многие пытались на этом сыграть, переагитировав редактора на свою сторону, не зная, что Боб тут же всё рассказывал мне, стараясь уберечь от скоропалительного решения. В конечном итоге, мы всё решали вдвоём.
При всём при том, Владимир Александрович был очень простым и доступным, никогда не «надувал щёк» - ни в молодости, ни в зрелом возрасте, оставаясь очень скромным, особенно на людях и в незнакомой обстановке. Например, всегда последним поднимался в президиум пленума или конференции и занимал крайнее место, на разного рода приёмах почти не пил и не ел. Был чрезвычайно осторожен.
С незапамятных времён в редакции отмечали дни рождения, как правило, пос­ле работы, но иногда и в обеденное время. В 1983 году кто-то написал анонимку в обком, после чего шеф запретил не только отмечать со спиртным, но даже раздавать яблоки или пирожные: «потом напишут, что в них шприцем водку накачали». А уж в годы перестройки, когда началась борьба с пьянством…
Мы, примерно раз в месяц, устраивали «посиделки» у меня дома. Всегда вдвоём и всегда по его инициативе. Я заранее звонил жене, она накрывала стол на кухне и уходила, оставляя при этом газеты и кнопки, которыми Боб тут же занавешивал окно. В кругу родных, близких, друзей, в коллективе редакции он всегда был в центре внимания, тамадой, главным, а порой единственным, тостующим, умел это делать и любил.
А ещё Боб очень любил рассказывать анекдоты и, как он сам их называл, «хохмы», т. е. смешные истории, действительно имевшие место. Завершая рассказ о дорогом для меня человеке, расскажу две из них.

«Хохмы»
от Бобашинского

Как правило «великих» в редакцию приводили редакторы. Кого тут только не было: от Маяковского и Поля Робсона до космонавтов и Проханова. Но с Олесем Гончаром, самым знаменитым и титулованным украинским писателем, Героем Соцтруда, лауреатом Ленинской, Сталинской и Государственной премий, всё произошло иначе. Ещё с довоенных времён они были знакомы и дружили с Владимиром Тимофеевичем Ягуповым, заместителем Бобашинского. Он их и познакомил, а во время обеда, за «рюмкой чая», писатель рассказал историю, которую затем многократно в качестве «хохмы» пересказывал Боб, а теперь пересказываю я.
Одесса, железнодорожный вокзал, поздний зимний вечер, конец 60-х. До отправления скорого поезда, следующего в Киев, остаётся 10 минут.
В купе спального вагона входит солидной комплекции мужчина в пальто и ондатровой шапке, сопровождающий вносит дорожную сумку. Вошедший закрывает за собой дверь, снимает пальто, шапку, шарф, на лацкане пиджака золотом загораются звёзды.
- Ну що ж, давайтэ знайомытысь, - обращается солидный дядя к читающему книжку попутчику. - Макар Посмитный.
- Как же, как же, знаю. Вы - председатель колхоза имени 21-го съезда КПСС, дважды Герой Социалистического Труда, - интеллигентного вида мужчина встаёт и протягивает руку.
- А вы хто будете?
- Академик такой-то.
- Нэ чув, нэ чув…
Колхозный председатель разговаривает на суржике, академик, естественно, на русском литературном. Оба едут на очередной пленум ЦК Компартии Украины.
Посмитный быстро переодевается в спортивный кос­тюм, извлекает из сумки большой бумажный пакет и начинает раскладывать еду на столе, ставит бутылку водки.
- Давайтэ, будьмо вечерять.
- Нет, нет, спасибо, я уже поужинал.
- Ну давай, выпей сто граммов, - председатель вынимает из подстаканников стаканы тонкого стекла и щедро плескает в них водку. - Дывысь, яка горилка, як сльоза.
- Нет, спасибо, я спиртного не употребляю.
Глянул на него Посмитный, одним глотком осушил стакан, захрумкал огурцом. Через какое-то время стал ломать жареную курицу, резать сало и домашнюю колбасу.
- Ну, хоть сала покоштуй, чи ковбасы. А курка смажена, дывысь яка, жинка тики сьогодни зарубала. А огиркы…
- Спасибо большое, но я ничего не буду, - говорит академик, укладывается на своей полке, повернувшись спиной к попутчику.
Посмитный доливает до краёв нетронутый стакан, залпом выпивает, торопливо завершает трапезу, смотрит немигающим взглядом в затылок академику и произносит, как зачитывает приговор:
- Довго житымешь. Алэ дарэмно.
Среди знакомых Бобашинского было немало космонавтов. С Павлом Поповичем, Валерием Быковским и Анатолием Березовым они поддерживали дружеские отношения, встречались, перезванивались, а с одним из руководителей отряда космонавтов Иосифом Давыдовым и его помощником Николаем Граем дружили семьями.
Этот самый Коля Грай был родом из деревни на Житомирщине. И вот как-то поехал туда на свадьбу родной племянницы. А свадьбы в украинских деревнях играют ровно неделю, я на собственном опыте в этом убедился. Причём свадьба справляется, так сказать, в двух экземплярах: одна - в доме у жениха, другая - у невесты, присутствовать и там, и там имеют право только перевязанные наискось полотенцами.
Вот сидит Коля на такой свадьбе во дворе дома невесты, сидит день, другой. Гостей под 200 человек. Рядом с ним дедок - сосед, которого Коля помнит с детских лет, когда тот ещё и дедком не был, но выглядел примерно также.
А на третий день из сельсовета гонец - разыскивают вас. Николай дозвонился до Москвы, надо срочно лететь на совещание. На машину и в Киев, оттуда самолётом в Москву.
Короче, на пятый день, ближе к вечеру возвращается. И за стол. Ничего не изменилось, полсела здесь - пьют, едят, поют. И дедок на месте, глянул на Николая:
- Коля, а ты дэ був? Курыть ходыв?
Боб был великолепным рассказчиком, в нём, точно, умер большой артист. И хотя многие истории он излагал многократно, особенно во время застолья, я всегда его слушал с удовольствием. Можно было бы ещё пересказывать и пересказывать, но, к сожалению, большинство «хохм» не годятся для изложения на бумаге.

В. А. Бобашинский (в центре) на подшефном гвардейском большом противолодочном корабле «Красный Крым».