Кусочек довоенного счастья

- Когда началась Великая Отечественная, мне было, очевидно, три-четыре года, - рассказывает Ольга Семёновна. - Это уже потом врачи в детдоме определили. Имя я, правда, им сама назвала - Оюшка, так, наверное, мама с папой звали. Отчество мне дали по фамилии директрисы детдома Семёновой, фамилию Майская - месяц, в котором меня подобрали сотрудники детдома, эвакуировавшегося на Урал. Как потом рассказывали, я подошла к директрисе детдома, спустившейся за водой на станцию Верхний Баскунчак, и спросила, не знает ли она мою маму. Дежурный по станции рассказал ей, что я, видимо, из эшелона с эвакуированными, который разбомбили фашисты, много людей погибло, а я несколько дней бродила вокруг, плача и убегая, как только кто-то приближался или пытался заговорить. Что ела, пила - ничего не помню, наверное, добрые люди как-то еду подкладывали, а к директрисе сама, видишь, подошла почему-то… Не помню. И увезли меня на другом эшелоне на Урал.
Там Ольга Семёновна пережила войну, вместе с другими детьми помогала взрослым на огороде, который выдели для детдомовцев местные жители. Там научилась читать и писать, кроить из ткани немного косоватые кисеты для фронта. Там, когда война уже подходила к концу и у некоторых воспитанников детдома стали находиться родные, ждала своих папу и маму.
- Не думала тогда, как они могут найти меня, просто ждала, надеялась. Радовалась, когда за лучшей подружкой Светой Степанковой приехал с фронта её отец, без руки, но живой, и когда у Стасика, с которым мы всё время почему-то дрались, нашлась мама. Мечтала, что однажды хоть кто-то придёт и ко мне, а я брошусь тому на шею и обниму крепко-крепко. Так же крепко, как все те годы сжимала в кулачке обгоревший кусочек ткани - то ли от маминого платья, то ли от папиного костюма. Единственное, что осталось от семьи и мирной жизни. Ни на миг не расстаюсь с этим бордовым кусочком - когда руки заняты, прячу его в специальный кармашек, который нашиваю на груди платья, у сердца - так ещё в детдоме меня научили, чтобы родные всегда рядом были.
За Олей так никто и не приехал, а когда детдом должен был возвращаться домой, повариха, местная баба Поля, упросила директора оставить девочку, всё равно ведь не числится по документам. Они как-то сроднились - маленькая девочка, помнящая только расплывчатый образ родителей, и пожилая женщина, потерявшая на фронте мужа и двоих сыновей.
- Баба Поля вырастила меня, дождалась, пока в институт поступлю, и тихо ушла на небеса, - не сдерживает слёз женщина. - Она очень верующая была, меня молиться научила. Теперь молю, чтобы её, её близким, моим родным, где бы они ни остались, хорошо было. Папа, наверное, на фронте погиб, а мама, думаю, после той бомбёжки на станции погибла, иначе не бросила бы меня, маленькую.
Ольга Семёновна понимает, что родителей давно нет - сама восьмой десяток разменяла, но по-прежнему с надеждой всматривается в кадры кинохроники и военные фото в музеях, вдруг почувствует сердцем - мои, родители. И бережно хранит обгоревший кусочек бордовой ткани - всё, что осталось от довоенного счастья.