Крымская Илиада

«Учебник, написанный кровью»

Французский писатель Виктор Гюго сравнивал события Крымской войны с Троянской, а осаду союзниками Севастополя - с осадой Трои. С ним соглашался и Николай Некрасов, редактор журнала «Современник». «Найдётся ли автор, который, как Гомер в «Илиаде», сможет воспроизвести размах развернувшейся исторической драмы», - спрашивал публицист. И отвечал: «Лишь «Илиада» соответствует трагизму нынешней войны». Конечно, никто из солдат, офицеров русской армии, обычных жителей не жаждал славы и упоминаний о себе в журналах и романах. Вопреки чинушам высоких кабинетов они искренне жертвовали собой ради Отечества. И достойны нашей благодарности и памяти.

- Знаете, - рассказывает Людмила Орехова, доктор филологических наук, профессор Таврического национального университета имени Владимира Вернадского, - в архиве Раевских довелось прочитать высказывание о том, что бронзовая медаль в память об обороне Севастополя была для ветеранов Крымской войны «священным знаком российского ненастья». Пусть для нас эта эпоха станет учебником, написанным кровью предков. Священным учебником, нашей Крымской Илиадой.

Увы, для многих война - это статистика: сколько побед и поражений, потерь, какова расстановка сил. Но война - прежде всего люди, их судьбы, быт, трусость и храбрость. Об этом, особенно о временах событий 1854-55 годов, знаем, к сожалению, мало: лишь некоторые имена героев на слуху, лишь некоторые эпизоды дошли до наших дней. А ведь была тогда и журналистика, тот же «Современник», были в войну и после неё споры, обсуждения, эмоции враждующих сторон. Приоткрыть эти страницы истории постарались сотрудники ТНУ Людмила, Владимир и Дмитрий Ореховы и Диана Первых в книге «Крымская Илиада» - историко-аналитическая публицистика, переводы воспоминаний французских солдат и офицеров, рассказы русских матросов, публикации военных корреспондентов, судьбы забытых патриотов, в том числе керченского градоначальника Платона Антоновича и председателя Таврической казённой палаты и Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия Владислава Княжевича. Литература без художественных прикрас, во многом неизвестная крымчанам сторона войны.

Русская штыковая

Первое крупной сражение Крымской войны - Альминское. Противник, высадившийся 2 сен-
тября 1854 года в Евпатории, двинулся вдоль побережья к Севастополю - основной цели в Крымской кампании. У устья реки Альмы 8 сентября их встретила армия Александра Меншикова. Позиции на труднодоступных возвышенностях левого берега реки были выгодными, однако командование не подумало их укрепить, составить план обороны, подготовить боеприпасы. По свидетельствам очевидцев, генерал Кирьяков при получении от Меншикова приказа встретить атакующего противника на подъёме в гору фронтальным огнём ответил: «Не беспокойтесь, ваше сиятельство. Шапками закидаем неприятеля». «Закидать» не удалось. В «Крымской Илиаде» приводятся воспоминания офицера 2-го полка зуавов (части лёгкой пехоты французских войск, формировавшиеся из жителей Северной Африки и добровольцев-французов): уверенность «в победе очевидна».

- Тем более, на стороне противника был и численный перевес: 57-тысячная армия коалиции против 35 тысяч солдат русской армии, - рассказывает доктор филологических наук Владимир Орехов. - Да и вооружены они были нарезными штуцерами, имевшими дальность стрельбы до 1200 шагов, против наших гладкоствольных ружей, стрелявших всего на 300 шагов. Французы, рассыпаясь в стрелковые цепи, иногда почти полностью истребляли наши старозаветные сомкнутые колонны штуцерным огнём, не давая не только ударить в штыки, но даже приблизиться.

Так на левом фланге зуавы расстреливали воинов Минского полка. На них, не имевших даже примитивных укрытий, к тому же был направлен огонь морской артиллерии. Но правый фланг и центр держались. Трижды в штыковых атаках Владимирский мушкетёрский полк под командой полковника Ковалёва отбрасывал англичан. Знаменитая русская штыковая атака против нарезного оружия! Всё равно, что с ножом против автомата. Но русские шли плечом к плечу. Противник, оставаясь в безопасности, беспрерывно вёл стрельбу. Солдаты падали, но ряды смыкались вновь. Атака продолжалась, шли, переступая через раненых и убитых. Шли, ожидая пулю, понимая, что самим стрелять бесполезно: из устаревшего русского оружия не достать врага. Но всё равно вперёд - за Отечество. Подвиг Владимирского полка повторялся другими полками по всей линии сражения, но к четырем часам Меншиков был вынужден дать приказ об отступлении. Потери русской армии в Альминской битве - почти 6 тысяч человек, в том числе 5 генералов, у противника потери - 3,5 тысячи. Это ошеломило английское и французское командование, явно не готовое к такому сопротивлению. Отступавшие части нашей армии противник не рискнул преследовать, лишь провожал огнём артиллерии. А офицер зуавов писал: «Русские, явно уступавшие в силе, проявляли полную решимость драться до последней крайности». И хотя победа в Альминской битве была за противником, путь на Севастополь был открыт, сражение измотало войска, однако Русской армии удалось выиграть время, и город смог подготовиться к осаде.

Заложники приказа

Любая война придумана политиками, и зачастую солдаты обеих сторон, если они, конечно, несумасшедшие фанатики, становятся заложниками приказов, вынужденными оставлять семьи, дом, гибнуть. Сохранилось немало воспоминаний очевидцев, участников Крымской войны о терпимом отношении простых солдат враждующих армий, даже об уважении друг к другу. Во всяком случае об этом вспоминают и русские, и французы.

- Были на войне часы перемирия, - рассказывает аспирант ТНУ Диана Первых, - чтобы похоронить убитых, собрать раненых. Так, во время перемирия, вспоминал участник сражений русский офицер Михаил Погодин, «зуавы дарили нашим солдатам трубки, что прислал им в подарок французский император. Носили убитых вместе с нашими: один у носилок - наш, другой - зуав. Одного русского солдата из Орловской губернии нашли живого, с оторванной левой рукой и раздробленной левой ногой. Он был в полных чувствах, лёг на носилки сам. Все дивились его крепости и мужеству. Французы вообще удивлялись терпению наших».

Об уважении к героизму защитников Севастополя говорит и то, что в день похорон руководителя обороны Павла Нахимова враги не обстреливали город. А французский офицер Шарль Боше в письмах, приведённых в «Крымской Илиаде», называл русских «неустрашимыми защитниками, готовыми самоотверженно отстаивать каждую пядь земли». Гуманным было и отношение к пленным.

В переведённых в книге письмах французского офицера Анри Луазьона есть воспоминания: «Пять русских кораблей служат госпиталями. Именно сюда русские привезли большую часть наших раненых, взятых в плен. (Хотя, как вспоминал хирург Николай Пирогов, и для своих не хватало «госпитальных помещений», но долг врача, санитара - превыше всех распрей. - Ред.). Они писали, что к ним относятся с большим вниманием. После допроса пленных маршем отправляли по дороге на Перекоп, а дальше - для обмена в Харьков и Одессу. Самая глубокая нужда царит во всём Крыму. Все мужчины в армии, а так как русское правительство чрезвычайно слабо занимается рассылкой похоронных извещений, женщины постоянно спрашивают, даже у наших солдат, новости о своих мужьях. От Севастополя до Перекопа наши пленные питались, как русские солдаты - чёрным хлебом, которого и собаки не захотели бы, да супом из пшена. Суп из пшена, который солдаты наши есть не смогли, - обычная пища русских. Впрочем, начиная с Перекопа нашим выдавали по одному франку в день, что превышало их потребности: за три су они покупали дюжину яиц, за восемь - курицу. Сопровождавшие их русские солдаты имели на пропитание всего четыре су! Наши пригласили их поесть вместе с собою, и вскоре эта вежливость установила доверие с обеих сторон». Протестантский священник вспоминал об отношении французов к пленным русским: «Среди первых раненых, которых я посещал в наших госпиталях, были русские, попавшие в плен в бою у реки Чёрной. Я вовсе не знал их языка и не мог обратиться к ним со словами утешения, но их растроганные взгляды благодарили меня, когда, совершая крестное знамение, я воздевал руку к небу, указывая им на Спасителя. После сражения не оставалось и следов национальной розни в этих сердцах, столь ожесточённых в момент борьбы; французские санитары ухаживали за французами и русскими с одинаковым вниманием; никто из этих раненых в течение всей кампании не испытывал недостатка в заботах».

Последний бой

Осада Севастополя длилась 349 дней, мужество защитников города огромно. Сохранились воспоминания противников о последних часах геройской обороны.

- Их оставил всё тот же протестантский священник Макс Рейхард, человек по долгу службы не заинтересованный ни в чьей победе, - рассказывает аспирант ТНУ Дмитрий Орехов. - 28 августа (9 сентября по новому стилю) 1855 года, за день до окончания осады, он наблюдал Севастополь в подзорную трубу. «Поистине народ, который сумел создать столь очаровательное обиталище в пустынной степи должен обладать не только воинственным чувством, но и чувством прекрасного». А потом французам всё-таки удалось занять Малахов курган, но ценой огромных потерь. И вновь вспоминают французы о русском героизме. «Малахов сохранял остатки старой башни, там укрепился русский офицер с горсткой солдат и вёл из этого убежища огонь по нашим солдатам, взобравшимся на возвышенность. От маленького войска потребовали сложить оружие. Но они не пожелали капитулировать, и его пришлось уничтожить артиллерийским огнём», - вспоминал священник.

В башне на Малаховом кургане укрылись несколько десятков солдат Модлинского полка с поручиком Юньевым и подпоручиками Данильченко и Богдзевичем. К ним присоединились флотские кондукторы Венецкий и Дубинин с несколькими матросами. Всего до 40 человек, они завалили вход и стали обстреливать французов, находясь посреди только что занятой неприятелем позиции. Французский генерал Жан Монтодон вспоминал о русских офицерах: «Во время этой смертоносной борьбы мы восхищаемся превосходной смелостью русских офицеров. Со шпагами в руках они бросались вперёд, побуждая своих солдат идти на нас, затем падали, смертельно раненные, и немедленно сменялись другими, большинство из которых также гибло».

В последнюю ночь осады защитники города переправились на Северную сторону. «Тёмную ночь озарили отсветы пожара, - вспоминал священник Рейхард, - сквозь пламя звучат наводящие страх взрывы. Русские сами, как это было когда-то с Москвою, предали Севастополь огню. Восходящее солнце осветило картину страшного опустошения». Союзники не решились преследовать нашу армию, лишь через два дня вступили в дымящиеся развалины Севастополя. Павших в последнем штурме русских и французских солдат по приказу генерала Мак-Магона, командира I пехотной дивизии, взявшей Малахов курган, похоронили в общей братской могиле. За 11 месяцев осады союзники потеряли более 70 тысяч человек, не считая умерших от болезней; русские - около 85 тысяч. Участник Крымской кампании француз Шарль Боше вспоминал: «Севастополь наш, но мы за это дорого заплатили. Война закончилась через четыре месяца после взятия Севастополя. Полученные результаты едва ли соразмерны преодолённым усилиям и опасностям. Можно признать, что все наши жертвы были брошены безрезультатно». А Россия, потеряв тысячи воинов и мирных жителей, оставив часть Севастополя, не проиграла войну, не сдалась. Напавшие на империю сами прекратили боевые действия: слишком сильно потрепали их в Крыму. «Россия выходит из Крымской войны», - сказал император Александр II. Выходит непобеждённой, как и во все времена. Любовь к Отечеству, готовность отдать за него жизни на нашей земле сильнее любых завоевателей.