«Мне имя - Марина, я - бренная пена морская»

Её стихам, как драгоценным винам, настал черёд

Стихам, «написанным так рано, что и не знала я, что я - поэт...», как призналась двадцатилетняя Цветаева в мае 1913 года во второй свой приезд в коктебельский дом милого её сердцу Макса.

Это был её мир. Трудно найти такого непринуждённого смешения жизни и творческой фантазии, как у Марины Цветаевой. Когда вся жизнь - поэзия, поэзия - жизнь. О чём её талантливая дочь Ариадна сказала: «Это - самая страшная из поэтических жизней, а она у них, у настоящих, всегда страшна».

Проникнуть в творческую и житейскую психологию, в быт и бытие непредсказуемой, мятежной Марины пытались и пытаются многие. Но ни одно описание событий, перипетий трагической судьбы не воскресит так живую жизнь, как её стихи. «Шалость - жизнь,/ мне имя - шалость!/ Смейся, кто не глуп!/ И не видели усталость/ Побледневших губ...».

Это из написанного в мае 1913-го в Коктебеле. Заря туманной юности закончилась, уступив место молодости, наполненной обычно надеждами и предчувствием счастья. У кого-то, но не у неё... Хотя тогда рядом с мужем и годовалой дочерью, в кругу друзей можно было отрешиться от бесконечной внутренней тревоги, не дававшей покоя ни днём, ни ночью. Не могла: «Другие - с очами и личиком светлым,/ А я-то ночами беседую с ветром./ Не с тем - италийским/ Зефиром младым, -/ С хорошим, с широким,/ Российским, сквозным!».

Настал черёд её стихам «Ворвавшимся, как маленькие черти,/ В святилище, где сон и фимиам...». И они уже не разбросаны «в пыли по магазинам, где их никто не брал и не берёт!». Их даже поют, могла ли она подумать об этом?! Но главное - их читают. Заучивают и цитируют - хорошо, когда к месту, без переиначивания первозданности мысли. И, вникая, понимают, что не только о себе говорила она, а через себя - обо всех живших, живущих и только готовящихся прийти в этот мир.

«Плачьте о мёртвом ангеле!»

Как всех гениальных поэтов, Творец наделил её даром предвидения. Отсюда - трагизм даже в юношеских стихах. Да и жизнь складывалась так, что радости детства быстро ушли вместе с матерью, рано покинувшей любимых дочерей - четырнадцатилетнюю Марину и ещё не достигнувшую двенадцати лет Анастасию. Сгоревшей от чахотки Марии Александровне Мейн было лишь тридцать восемь. Марина запомнила её грустной и романтичной, с «измученной душой». Как схожи души матери и дочери. «Всё бледней лазурный остров - детство,/ Мы одни на палубе стоим./ Видно, грусть оставила в наследство/Ты, о мама, девочкам своим!».

Всего семь лет оставалось им с Асей жить с отцом, к которому они были нежно привязаны. Впереди - революция, смута гражданской войны, смерть от голода младшей дочери, долгие годы эмиграции, возвращение вместе с сыном Георгием на Родину вслед за дочерью и мужем, как она говорила, «домой». Да только дом был уже не тот... «С фонарём обшарьте/ Весь подлунный свет! Той страны - на карте/ Нет, в пространстве - нет./...Той, где на монетах -/ Молодость моя -/ Той России - нету./ Как и той меня».

Арест дочери, мужа, ожидание, что и за ней придут... Страх за сына... Признание: «Я постепенно утрачиваю чувство реальности: меня - всё меньше и меньше... Никто не видит, не знает, что я год ищу глазами - крюк... Я год примеряю смерть. Всё уродливо и страшно... Я не хочу умереть. Я хочу не быть...».

Роковой день настиг её в Елабуге 31 августа 1941 года. День, о котором она написала 9 мая 1916 года: «Думали - человек!/ И умереть заставили./ Умер теперь. Навек./ - Плачьте о мёртвом ангеле!».

Сегодня о её творчестве, запретном до конца шестидесятых годов прошлого века, написано много. Творчество поэта такого уровня поистине неисчерпаемо.
А жизнь... Жизнь остаётся за семью печатями, сколько бы ни ворошили прошлое, ни перетасовывали события, как колоду карт.

Жизнь складывается так, как складывается. У каждого. А вот заканчивается не у всех. Марина Цветаева с нами - пронзительными стихами, которые всколыхнут и перебудоражат не одну ещё душу.

Она не выпросила любовь. Она её заслужила. Такую же безудержную и безграничную, какой любила сама. Ради которой принесла себя в жертву. И вернулась к тем, кто её любит: «Не самозванка - я пришла домой,/ И не служанка - мне не надо хлеба./ Я - страсть твоя, воскресный отдых твой,/ Твой день седьмой, твоё седьмое небо».