«Я просто очень хотела жить!..»

24 Июль 2012 672
Мария Фролова.
Мария Фролова.

...Смотрим фотоальбомы - вот она ещё совсем молоденькая, парашютистка, а тут - с сестрой, а на этом фото - война, немецкий концлагерь. А вот здесь она уже жена и мама...Эпизоды. Из них складывается кинолента судьбы. Этой удивительной женщине исполнилось девяносто лет. И она охотно делится эпизодами своей жизни (они яркие, но всё больше трагические), начиная свой увлекательный рассказ так: «Я, Фролова Мария Ильинична (в девичестве Бакланова), 1922 года рождения, родилась 22 июля, в Курской области, Старооскольского района, в селе Репец».

Эпизод первый: на мельнице

Одно из первых воспоминаний детства: большой красивый дом, сложенный из маленьких кирпичиков и большая двухэтажная мельница. На мельнице очень нравится. Интересно смотреть, как из зерна получается мука, из проса - пшено, как пуки льна превращаются в зерно и нитки. Особенно запомнилось, как из овечьей шерсти, заложенной в специальный контейнер, выходила красивая волна, для пряжи.
А ещё очень нравится взбираться по лестнице и наблюдать, как на огромное колесо падает вода. И собака на мельнице хорошая, большая и добрая.

- Говорили, что отец меня любил больше остальных (а было нас четверо: три сестры и брат), - улыбается Мария Ильинична. - Может, оттого, что на мельнице я интересовалась всем. Но я была очень худенькой и слабенькой, поэтому родители отправили меня к дедушке с бабушкой, в соседнюю Ястребовку. У стариков были козы, а их молоко очень полезно болезненным деткам.

Эпизод второй: «антихристы»

В дом забегает бабушка и просит: «Маняша, внученька, пойдём на окраину села, к церкви». А здесь людей уже много собралось. Все плачут и боятся. И детям объясняют, что приехали плохие люди, «антихристы», они хотят крест снять, храм разрушить. Крепкие мужчины в чёрных куртках и фуражках пытаются свалить крест... Год 1927-й.

А потом к бабушке Евдокии приходит соседка и рассказывает, что «антихристы по домам ходят», иконы сжигают. Икон у бабули много. Она их под детскую перину прячет (одну только на виду оставляет) и просит внученьку на ту перину лечь (а возле кроватки ставит кружку с водой). Антихристы не верят, что икон больше нету, бабулю за сорочку хватают, трясут, угрожают. Тогда она и говорит, мол, ребёнок от тифа умирает, не пугайте, дайте спокойно помереть. И злые люди уходят. Но Маняша сильно испугалась. И очень ей домой захотелось. К маме и папе привозят её ночью, холодно уже было очень.

Эпизод третий: «кулаки»

Влиятельный родственник из Москвы в письме сообщал, что мельницу и дом нужно немедленно и добровольно отдать государству. Упираться бесполезно, отправят в Сибирь.

Потом опять пришли какие-то злые люди, в чёрном. Они приказали одеться потеплее, с собой взять какую-то еду. И вывели на мороз. Папа всё доказывал, что он от всего уже отказался, что ничего ему не нужно, лишь бы детей не трогали, лишь бы в Сибирь не отправляли. Мама же тайком, через окно, выбрасывала вещи, чтобы злые люди их не отобрали.
А из дома всё-таки выгнали. На мороз.

- Приютила нас в землянке одинокая бедная соседка, которая помогала нам на мельнице, - рассказывает Мария Ильинична. - И это она предложила маме тайком выбрасывать в окно вещи из сундука, чтобы спасти хоть какое-то добро, и прятала их в своей землянке.

Потом приехали дедушка с бабушкой и забрали годовалого братика Васю, чтобы родителям легче было. А потом папа уехал в Щигры и мама отвела дочку к старикам. Скоро папа вернулся, забрал семью, но Маняша осталась у бабушки. А весной заболел Вася. И умер. Маша напугана. В памяти остался маленький гробик, его для внука смастерил дед.

Эпизод четвёртый: кушать хочется

Но папа за дочкой всё-таки приехал. И увёз в Щигры. Он теперь работал на машинно-тракторном заводе. А вот школу там закрыли на карантин, поэтому Баклановы переехали на станцию Лачиново. Там дети пошли в школу.

- Помню, всегда хотелось кушать, - вспоминает она теперь. - А ещё помню коммуну «Красный боец», туда приходили дети и больные взрослые, чтобы поесть «мамалыги»: муки, разведённой в кипятке. Ели «мамалыгу»
с аппетитом.

А потом папа опять уехал. В Крым, к другу. Скоро пришла посылка с пшеном и солью. И мама кормила детей этой вкусной кашей... в день по чайной ложке. Весной же стало совсем голодно. На колхозных полях не осталось и гнилой картошки. И посылки от папы больше не приходили. Старшую сестричку пришлось отправить к родственникам, в Москву. Оставшиеся переехали под Джанкой, к отцу. Шёл 1932-й год.

Эпизод пятый: летать охота, но война

- Я мечтала быть художницей (папа рисовал хорошо), - рассказывает Мария Ильинична. - А ещё я мечтала быть лётчицей. Очень хотела, чтобы как знаменитые Осипенко, Гризодубова и Раскова (улыбается). В 1939-м поступила в Крымское художественное училище им. Н. С. Самокиша, параллельно занималась парашютным спортом и стрельбой (получила значок «Ворошиловский стрелок»).

...В тот день прыгать не разрешали. Ветер был сильным. Да и прыгать было некому: многие ушли на фронт. Но Маша прыгнула. Её заносит на большой камень, напоролась на него грудью. Пришлось ложиться на операцию. И на фронт не пошла, и в лётное училище не поступила. Вернулась к родителям, в село Терекли Джанкойского района.

...Год 1942-й. Раннее утро. В Терекли приходят немцы и румыны. Приказывают детям собрать собак и отогнать на окраину. Пошёл со своей Чернушкой и двенадцатилетний братик...пулемётная очередь, крик, детей нет. Их погрузили в машину и увезли. Позже оказалось, что в Севастополь, на корабль, для «прикрытия» от советских бомб.

Эпизод шестой: фашисты и хлеб с повидлом

Товарный вагон набит людьми. Кто-то умирает. Душно и страшно. Гонят на работы в Германию. В город Кёнигзее, на завод по производству снарядов. Сначала дают метлу, чтоб отметала стружку от станков. А потом приказывают делать снаряды.

- Но я отказалась, - говорит Мария Ильинична. - Как же я могу делать снаряды, которые будут падать на мою родину? Там, на фронте, моя сестра спасает жизни советских солдат, а я буду снаряды делать? Нет!

Обвиняют в агитации. Обещают повесить. Жестоко избивают плетью. При всех. И страшно, потому что много крови, и сырой подвал, и очень болит голова, и жалко выбитые зубы. Хочется плакать. И к маме хочется, домой. Но снова машина, набитая людьми, снова куда-то везут. И заводят в большую комнату, где её, советскую девушку, встречает вежливый человек в гражданском. Он сочувствует, говорит, что тоже жертва, что русский, из Крыма, но работает у фашистов переводчиком, силком заставили. И спрашивает он, кто на заводе в Кёнигзее руководил подпольной группой? Но она уверяет, что ничего не знает. Желваки на шее вежливого человека начинают дрожать. Он зачем-то надевает чёрные кожаные перчатки. И начинает бить её, и чем дольше бьёт, тем сильнее. Тем громче кричит по-немецки какие-то ужасные слова. Потом берёт щипцы и уродует нежную девичью шею. Оказалось, немец. Фашист.

Она лежит на полу, свернувшись калачиком. И только чувствует, что кровь-то бежит тёплая, а в комнате звучит «Студенческий вальс».

Теперь в памяти всплывает одиночная камера. И очень хочется пить.

- Очнулась, услышала тиканье часов, подумала, что предсмертное, - вспоминает Мария Ильинична. - Я стала тарабанить в дверь, чтоб заглушить тиканье, оно меня пугало.

Женщина-охранник смотрит на Машу, сочувственно качает головой и уходит, чтобы через пять минут вернуться с кружкой чая и куском хлеба, намазанного повидлом. Она смотрит, как жадно русская пьёт чай. И уходит, чтобы снова вернуться с чаем.
А когда наступил вечер, немка снова пришла.

- Только кусок хлеба уже был потолще, а кружка с чаем была очень большой, и уже не железной, а керамической, - улыбается, вспоминая, Мария Ильинична. - И казалось мне тогда, что вкуснее ничего нет.

Эпизод седьмой: 17676

Тридцать два барака, несколько тысяч человек сорока национальностей, надзирательницы-звери и лагерный номер - 17676. концлагерь Равенсбрюк. За отказ делать снаряды Мария стала политзаключённой.

Надзирательницы жестоко избивают, если ослушался или ослышался, натравливают собак на тех, кто истощён, кто падает, кто уже не может рыть траншеи и корчевать лес. Однажды Марию заставляли бить пожилую женщину. Девушка отказалась. Тогда её уложили на живот, ноги просунули в специальные отверстия, ремнями фиксировали тело и руки. И отхлестали железными прутьями.

- Я осталась жива благодаря югославке по имени Мира, такой же заключённой, - говорит пенсионерка. - Это она мне, зверски избитой, полуживой, тайком приносила в барак то сухарики, то шоколад. Откуда? Так ведь всем заключённым разрешалось получать из дому посылки и письма. Всем. Только не нам. Сталин считал, что мы - изменники Родины.

...А как-то случайно Мария узнаёт, что Мире исполняется восемнадцать. Она где-то находит клочок бумажки, у кого-то выпрашивает карандаш, и рисует для подруги розочку. Подарок этот и сегодня хранится у Миры, подруги до сих пор переписываются.

Освободили узников концлагеря Равенсбрюк в 1945-м.

- Я просто очень хотела жить, - признаётся Мария Ильинична. - Потому выжила. После войны работала медсестрой в Джанкое. Потом вышла замуж за красавца-лейтенанта, вместе переехали в Симферополь, родили дочку. Теперь у Марии Ильиничны есть ещё внук, правнук и совсем крошечная правнучка.

Эпизод восьмой: немцы - друзья

Год 1999-й. Фролову приглашают в Равенсбрюк. Вернувшись, она разыскивает в Крыму бывших узников концлагерей. Телефон не умолкает. Звонят те, кого объединяет прошлое. Немцы покупают квартиру под офис (набралось около двухсот человек, а председателем правления Симферопольской городской организации инвалидов, бывших узников концлагерей и принудительных рабочих избрана Фролова). Немцы предоставляют старикам машину, на которой можно добираться в больницу. Немцы присылают посылочки.

- Стыдно сказать, но немцы нам помогают, они друзья, - говорит Мария Фролова. - А ещё они просят, чтобы мы рассказывали молодёжи, что пережили, что такое фашизм.

Мы тоже просим. Рассказывайте. И живите долго. С днём рождения!

Ирина КОВАЛЁВА.