Три письма из вечности

Детская боль

«Давайте рассказывать о близких из войны, чтобы они зримо были, Победа обрела лицо, их лица, истории, а не только имя. Чтобы они, ушедшие, нашей памятью продолжались…», - призывала читательница из героического Севастополя Валентина Свистунова-Микерова, девчушкой войну пережившая. Детская память навсегда сохранила то время. Как и у Ольги Турчаниновой-Погорельцевой, что родилась в Донском Симферопольского района в семье крестьянки Анны Фёдоровны и ветеринара Дмитрия Андреевича. Вспоминала, как фашисты гнали наших солдат, израненных, попавших в плен на Керченском полуострове, на привал останавливались в Донском, большой сарай для скота. 11-летняя Олечка ночью забиралась на крышу и в отдушину кидала продукты, лекарства, что доставал папа. Потом с мамой придумали передавать кипячёную воду: в стенке, разделявшей их дом и сарай, пробили отверстие, вставили шланг из папиных запасов. Иногда фашисты приказывали сварить пленным похлёбку: Оля и подружка Женя, натаскав хвороста, разжигали костёр под котлом, отправляя в него что удавалось собрать по соседям. «Фашисты выводили пленных, - вспоминала читательница, - а я черпаком, сделанным из прибитой к палке банки, разливала похлёбку: у кого котелок сохранился, кто-то пилотку подставлял, кто-то ладони… Многих пленных немцы расстреляли в Дубках, под Симферополем». Она часто приходила туда к мемориалу, «к моим подопечным» и надеялась, что кто-то так же, может быть, приходит к последнему приюту сыновей её любимой учительницы, чьи письма и фото хранила.

Она знала эту семью с детства: папа работал в Зуйской ветлечебнице, рядом с домом, где жили Елена Александровна, Константин и Валентин (Котик и Люсик, как ласково звала их мама) Грековы. Запомнила, как, когда приехала к папе на службу, они с ней говорили: «Сказала я какое-то нехорошее слово, а старшие мальчики подошли: «Ты такая красивая девочка, как могла сказать такое плохое слово?». Ольга и мама мальчиков сроднились после освобождения Крыма: «Елена Александровна работала в школе, а я пошла в пятый класс. Чем-то ей приглянулась, она пригласила к себе жить, ведь от родительского дома до школы много километров. И мальчиков тех, Котика и Люсика, считаю братьями. Увы, они с войны не вернулись. Не пойти на фронт не могли - дедушка, мама воевали в Первую мировую, тоже с немцами».

Ольга Погорельцева рассказывала, что Елена Александровна по происхождению Хелен Альбертовна фон-Гальбен, дочь обрусевшего немца полковника армии Российской империи Альберта (Александра) фон-Гальбена. О его судьбе, увы, неизвестно, но в Первую мировую, когда Германская империя начала войну против нашей страны, он служил России. И дочь, рождённая в 1895-м в Екатеринославе (Днепропет-
ровск), тоже: «Она сестрой милосердия была, о сотнях солдат в госпиталях Екатеринослава, Одессы, Рени (Бессарабия) заботилась. Не могла ни тогда, ни в Великую Отечественную оправдать, простить немцев, что пошли на нашу Родину с мечом, ненавидела, как все, кто беззаветно любит родные просторы, то, что наполняет душу теплом». После Гражданской войны Елена Александровна учительствовала, жила под Одессой, замуж вышла за Афанасия Грекова. Афанасий Ильич остался жить там, а Елена Александровна с сыновьями, Константином, 1920 года рождения и Валентином, 1923-го, позже перебралась в Крым.

«Нужно действовать»

Вечером 22 июня 1941-го она написала письмо, второй экземпляр которого хранила и сама, и ученица. Письмо старшему сыну Константину, студенту Крымского пединститута имени Михаила Фрунзе, призванному на службу в феврале 1940-го. Артиллеристом служил, как и дедушка по маме: на единственной военной фотографии у него, весело глядящего из-под круглых очков, два сержантских треугольничка в петлицах. «Здравствуй, Котик, здравствуй, мой родной! Хотела сесть и написать тебе сразу, как только услыхала по радио о том, что давно носилось в воздухе, но что писать? Факт совершён, и нужно действовать. И я пошла в школу, готовить её для раненых из Красной Армии. Вы там, мы здесь включились в одно большое общее дело. И мама твоя, мой Котик, будет работать так, чтобы хоть чем-нибудь облегчить вашу трудную задачу. Только ты пиши, Котик, пиши немного, но пиши чаще, чтобы чувствовала тебя, знала, что ты жив. Люсик мне пишет чаще. Недавно передал письмо через воентехника, которого я, к сожалению, не видела, - была в городе. В письме Люсик жалуется, что ты тоже ему не отвечаешь на письма. Пиши же чаще, целую крепко. Твоя мама. Помни, что вы оба - всё, что у меня близкое и родное». Увы, писем от Константина Грекова не сохранилось, а вот от Валентина - да, за 28 июля 1941-го. «Здравствуй, мама! Несмотря на то, что давно не писал, писать не о чём. Жив, абсолютно здоров. Пишу специально, чтобы ты узнала именно то, что я жив и думаю ещё очень долго прожить. Сейчас времени почти нет, т. к.
с минуты на минуту жду машину, которая должна сильно изменить мой адрес. Его постараюсь сообщить в кратчайший срок. Весьма возможно и даже желательно, чтобы следующий мой адрес был также недолговременным, как и красующийся на конверте. Получили мы этот адрес недели две назад, но сразу написать не смог. Сейчас в связи с переездом имею свободное время. Задам тебе только заочно несколько вопросов: пишет ли что-нибудь Котик? Я от него ничего не получаю уже 4 месяца. Что нового свершается сейчас в родных местах? На эти вопросы, надеюсь, ты мне ответишь после следующего моего письма с действительным адресом. Пока, целую крепко. До свидания. Твой сын». Валентина призвали в сентябре 1940-го, в желанную им авиацию. В семье долго хранилась вырезка из нашего «Красного Крыма» за 1939-й: юноша среди студентов Крымского пединститута, «выразивших желание поступить в школу лётчиков», беседуют они с комиссаром Симферопольского аэроклуба товарищем Ткач…

И ещё одно письмо, тоже второй экземпляр, первый - отправлен (получен ли?) из пока ещё мирного Крыма 1941-го, 25 июля, Елена Грекова писала сыновьям, их боевым товарищам от себя, от учителей школы, от всех женщин, мам, жён, чьи сыновья и мужья сражались на фронте. «Любимый мой, будь за меня спокоен,/ Полна я мужества в суровый год войны,/ Тобой горжусь я, сын мой - красный воин,/ Горжусь, как мать, как дочь своей страны. Дорогие товарищи бойцы! Мы, учителя Зуйской средней школы, в день, когда наша страна вступила в смертельную схватку со злейшим и коварным врагом, вернулись из отпуска и приступили к работе на самых различных участках обороны, культуры и хозяйства, привлекая к этому и наших воспитанников - учащихся. Мы все объединённые чувством ненависти к врагу и желанием оказать посильную помощь нашей славной Красной Армии, флоту, нашим сталинским соколам, храбро и беззаветно борющимся за каждую пядь советской земли - добровольно вступили в ряды народного ополчения. Так мы, скромные работники школы, до конца исполняя свой долг советских патриотов, поможем вам, нашим горячо любимым отцам, братьям и сыновьям ковать нашу победу над обнаглевшим и озверелым врагом. Горячий привет вам, наши близкие-родные! Привет, наши чудо-богатыри! Ведь наше дело правое! Враг должен быть уничтожен! Запомни, сын, святое слово:/ Будь храбрецом, будь впереди./ В бою упорном и суровом/ Врага сломи и победи».

«Великое материнское мужество, осознавая опасность, грозящую твоим детям, призывать их быть впереди в бою, - не сдерживала слёз Ольга Погорельцева. - Они так и остались молодыми. Похоронки на них не пришли, и извещений не было - просто не вернулись». Елена Александровна и Афанасий Ильич запросы посылали: в военном архиве сохранились два от папы ребят, писавшем, что «письменная связь прекратилась в июле 1941-го. «Валентин служил в авиачастях. Последнее письмо из города Овруч Житомирской области. Константин служил артиллеристом-вычислителем. Последнее письмо из города Звенигородка Киевской области». Ответ один: «Числятся пропавшими без вести не ранее июля 1941-го». «Уже после смерти Елены Александровны в 1967 году я прочла в газете рассказ женщины с Украины, - вспоминала Ольга Погорельцева. - Она писала, что в их селе после боя оказалось три раненых солдата, особенно ей запомнился один: в очках, говоривший, что мама у него то ли врач, то ли учитель, живёт у Симферополя. Мне кажется, это был Константин. Женщина прятала их, но кто-то выдал, солдат расстреляли. Знать бы, где могилы Котика и Люсика, поехала бы поклониться. Они для меня словно старшие братья. Помню, как ждала их мама. Как попросила, умирая, чтобы на похоронах военный оркестр сыграл «Я люблю тебя жизнь» - прощальный привет сыновьям. Но не могли музыканты отступить от репертуара - в память навсегда молодых героев, их мужественной мамы звучала Патетическая соната Людвига Бетховена». Помним!