На безымянных высотах...

Не забыты

О подвиге на той высоте рассказал  Михаилу Матусовскому коллега военкор Николай Чайка: двое ребят осталось из 18 бойцов 8-й роты 718-го стрелкового полка 139-й стрелковой дивизии 10-й армии Западного фронта, что во главе с лейтенантом Евгением Порошиным (погиб) сдерживали натиск двух сотен фашистов у деревни Рубежанка. Война. Она разделила не только жизнь на «до и после», она невольно и павших разделила, на погиб и «без вести». Два страшных послания войны - похоронка и извещение «пропал без вести», и ответы после на запросы родных, когда «письменная связь прекратилась», что «в списках не значится», «можно считать пропавшим без вести»…. Когда похоронка, быть может, чуточку легче: всё равно, конечно, не веришь, ждёшь, надеешься, но там хоть и безысходное, но определённое, «проявив мужество и героизм»… А может, и место указано, где товарищи земле предали, может, позже благодарные жители имя на обелиск нанесли, может, побывать удастся, поклониться… «Без вести» же - это и безысходность, и неопределённость, ожидание и надежда, что призрачнее с каждым послевоенным годом… И понимаешь постепенно, что тоже погибли, геройски сражаясь, не сдаваясь перед врагом, пусть даже в плену уже, без сознания попавшие, израненные; крепясь перед собой, борясь… Или в миг ушли, не успев осознать, как пуля, осколок, разрыв всё оборвали… И не осталось потом очевидцев, в списках «безвозвратных потерь» пропавшими без вести записали. Кого-то дома уже никто и не ждал, также став военной вечностью, а кого-то ждут и сейчас, ставя поминальные свечи, принося цветы к Вечному огню на Могиле Неизвестных солдат (о них тоже писали «без вести»), и видя родные лики в тех огненных отблесках, в грозовых раскатах и рассветной дымке. Помня, любя. «Мы не погибли, мы просто ушли,/ Просто ушли в небеса./ На безымянных высотах земли/ Наши слышны голоса…» - строки Александр Вулых напишет спустя годы после войны. И только ветер доносит голоса со множества безымянных высот…

У кого-то из «без вести» были наспех сделанные товарищами холмики, а может, и пирамидка со звездой, с именем и датой; кого-то просто землёй засыпало - в окопе, воронке после взрыва… Только стёрлись с земли, из памяти (да и мало уже, увы, тех, кто знал) те места, забылись: изредка природа обнажит, после обвала, шторма, или поисковики, долгом ведомые, найдут. Только уже неизвестными большинство найденных, увы, останется: не любили бойцы заполнять записки с именами и адресом, плохой приметой считали, а если и попадётся гильза, эбонитовый пенальчик с заполненной запиской, то прочесть - удача, бумага ведь и время не очень дружат. Вот и десятилетие назад не смогли так прочесть записку в пенальчике, что принёс в редакцию читатель - остался неизвестным солдат, чьи останки вымыло дождём в Джанкойском районе, а может, и не захороненным по-людски. Простите!

Не всегда есть записки, не всегда можно прочесть, не всегда личные вещи попадаются, где фамилия выцарапана, не всегда номера на наградах сохраняются…. И ширится количество братских могил с, увы, неизвестными героями. А кто-то где-то продолжает ждать… И тех, у кого и не найти уже ничего, не было захоронений, даже спешных, санитарных, - взрывом разметало человека, или все товарищи тоже пали, или, как у Александра Твардовского «в безымянном болоте при жестоком налёте», или в небе, направив горящую машину на врага, или в море, когда бомба-торпеда вмиг превратила судно в братскую могилу на глубине… Помним!

Навечно молодые

Ждёт и наша читательница Елена Вячеславовна, племянница навеки 19-летнего Сергея Каёткина. Как ждали его с войны родители Николай Васильевич и  Анна Николаевна, как искал брат, тоже фронтовик, Вячеслав. Быть может, Сергей стал бы знаменитым художником - занимался до войны в художественной школе Николая Самокиша, а может, выпускник 11-й симферопольской иную бы профессию выбрал, чтобы созидать. Но вначале армия - за месяц до войны призвали, в Белостокскую область Белорусской ССР. В последнем письме (два отправить успел и фотокарточку) писал, что часть на границе с Польшей, через речку Белая они слышат немцев… Письменная связь прекратилась: Белостокско-Минское сражение, окружение нескольких наших армий, гибель тысяч бойцов. Много позже семья получила извещение «пропал без вести», а чудом выживший однополчанин рассказывал, что Сергей был «тяжело ранен в голову»… В тех условиях - равнозначно «погиб». Но где вечностью стал Сергей Каёткин, родные пока так и не знают. А спустя три года после гибели брата Вячеслав Каёткин в составе 5-й воздушной армии освобождал те места от фашистов. В этом году Сергею Николаевичу было бы 102 года…

Сто четыре и сто один год было бы Константину и Валентину Грековым, Котику и Люсику, как любя называла их мама Елена Александровна. Тоже «без вести». О них, об их маме, своей любимой учительнице, рассказывала Ольга Дмитриевна Турчанинова-Погорельцева. В войну девочка с мамой Анной Фёдоровной, папой Дмитрием Андреевичем и подружкой Женей старались немного подкормить пленных красноармейцев, которых фашисты гнали с Керченского полуострова в Симферополь, а на постой останавливали в Донском, в сарае для скота. Хранила читательница фотокарточки Елены Александ­ровны, её отца Александра (Альберта) фон-Гальбена, офицера-артиллериста, что с честью защищал Россию в Первую мировую. И армейские фотокарточки Константина и Валентина хранила. Студента Крымского пединститута Константина в армию призвали в феврале 1940-го, служил, как и дедушка, артиллеристом, сержант - на фотокарточке парень смот­рит весёлым взглядом из-под круглых очков, а Валентин, наоборот, чуть улыбается со снимка - красноармеец Военно-воздушных сил. Его призвали в сентябре 1940-го, тоже со студенческой скамьи, об авиации мечтал. Показывала Ольга Дмитриевна вырезку из нашей газеты, тогда «Красного Крыма», за 1939-й - Валентин с друзьями «выразил желание поступить в школу лётчиков и беседует с комиссаром Симферопольского аэроклуба тов. Ткач». Из авиачасти в городе Овруч Житомирской области было единственное сохранившееся письмо Валентина, за 28 июля 1941-го. «Здравствуй, мама! Несмотря на то, что давно не писал, писать не о чём. Жив, абсолютно здоров. Пишу специально, чтобы ты узнала именно то, что я жив и думаю ещё очень долго прожить. <> Пишет ли что-нибудь Котик? Я от него ничего не получаю уже 4 месяца. Что нового свершается сейчас в родных местах? Пока, целую крепко. До свидания. Твой сын».

Константин, как писал в послевоенных запросах в архивы его отец, Афанасий Ильич Греков, последнее письмо прислал летом 1941-го из Звенигородки Киевской области. Писем старшего сына учительницы, Котика-Константина, как рассказывала читательница, не сохранилось. И похоронки-извещения на братьев не пришли, на запросы родителей ответ был вначале «в списках не значатся», а уже после - «числятся пропавшими без вести не ранее июля 1941-го». Годы спустя Ольга Турчанинова-Погорельцева прочла воспоминания женщины с Украины, что после боя в их селе оказалось трое раненых солдат, один был в очках, говорил, что мама у него живёт в Симферополе, то ли врач, то ли учитель. «Мне кажется, это был Константин. Женщина прятала их, но кто-то выдал, солдат расстреляли. Если бы знать, где могилы Котика и Люсика, поехала бы поклониться. Они для меня словно старшие братья». Когда началась война, Елена Александровна Грекова от имени коллег по Зуйской школе написала в воинские части сыновьям: «Любимый мой, будь за меня спокоен,/ Полна я мужества в суровый год вой­ны,/ Тобой горжусь я, сын мой - красный воин,/ Горжусь, как мать, как дочь своей страны. <> Горячий привет вам, наши близкие-родные! Привет, наши чудо-богатыри! Ведь наше дело правое! Враг должен быть уничтожен! Запомни, сын, святое слово:/ Будь храбрецом, будь впереди./ В бою упорном и суровом/ Врага сломи и победи».

Они победили, наши герои! Вот только жаль, что такой огромной ценой победа оплачена, что так много осталось на безымянных высотках земли… Так много «без вести»… Помним!