«Не надо отворачиваться от своих трагедий»

- Со времени событий конца сентября - начала октября 1993 года минуло ровно 30 лет.  Но у меня такое чувство, что это было буквально вчера. А какой была твоя осень 1993-го?

- «Мы - дети страшных лет России - забыть не в силах ничего», - помнишь Блока? - спрашивает меня Сергей Шаргунов. - Я был из рано повзрослевших в плане восприятия общественной жизни. Таких было немало. 15-, 16-, 17-летние ребята.
В основном молодые и погибли. Мне было 13, всё происходившее волновало, возмущало, вовлекало, во всём хотелось участвовать, надо было всё увидеть самому. Я убежал из дома на баррикады. Вспоминаю станцию метро «Краснопресненская». Женщина у эскалатора, схваченная милицией, - ей не давали пронести наверх большую кастрюлю борща для осаждённых. Вокруг скапливались люди. В какой-то момент кастрюля опрокинулась, и ярко-красная жижа потекла по гранитному полу. В этом было предвестие близкой крови. Но, конечно, в настоя­щую стрельбу до последнего не верилось. Помню, как проникаю сквозь оцепление на баррикады, дым костров, крестный ход с иконами новомучеников, самые разные флаги и движения: христиан­ские демократы, кадеты, коммунисты, националисты, анархисты. Каждого оратора каждый воспринимает по-своему: от одного отвернутся, другому хлопают.

4 октября родители заперли дверь и не выпустили из квартиры. Окна звенели от танковых залпов. Для меня, подростка, в тот день было резкое, трезвое взросление, инициация в своём роде, открытие реальности.

Часто вопросами, на чьей ты был стороне или что бы случилось, если бы победили проигравшие, подменяется разговор о том, а что бы было, если бы такого поворота удалось избежать. Если бы цивилизованно состязались разные силы, соперничали идеи, ветви власти конкурировали, но не переходили черту. Уверен, при всей сложности нашей истории и при том, что теперь это может показаться идеализмом, у страны был шанс избежать того лобового столкновения. Могли состояться одновременные перевыборы, могли быть выставлены на референдум несколько вариантов Конституции, наладилась бы сменяемость власти. Но случилось иначе - восторжествовало «право силы», и это наградило страну тяжёлой травмой. Люди разочаровались в разговорах о демократии, перестали верить, что от них что-то зависит. Мы до сих пор в постскриптуме той пальбы.

- Твой роман «1993» - это попытка осмысления этих событий через историю одной, самой простой семьи. Как ты нашёл сюжет для него?

- Я знал семью, где очень многое было так, как в романе и фильме. Переехали из Москвы в Подмосковье (платформа «43-й км»). Он был электронщиком, работал на космос, всегда вспоминал, как оставил на луноходе отпечаток пальца, который окунул в краску. Стал элект­риком, возился с трубами в канализации. Она работала с ним на аварийке, сидела на телефоне. Завели козу, хозяйство, ребёнок подрастал.
И раскол тогда был между этой женщиной и её братом. Но судьбы и характеры я взял из жизни. Подзаголовок книги «Семейный портрет на фоне горящего дома». Книга вышла, и внезапно их дом сгорел дотла. Сейчас их уже нет в живых, а их сын был на премьере.

Но интересно, что и Женя Цыганов, сыгравший главную роль, сказал, что у него в семье была похожая история, такой же крутой поворот в жизни родителей, отец чуть ли не так же поменял профессию, а сам Женя, тоже совсем юным, приходил той осенью к Белому дому.

Разумеется, я во множест­ве наблюдал такие семьи, где «всё переворотилось» под влиянием перемен. В социологии есть понятие in-work poverty - «бедность работающих». Мы вступали в XXI век, имея 29% населения за чертой бедности - треть страны! Знал я и семьи, где образованные люди против своей воли деклассировались, тонкие профи становились батраками. Для меня было важно, что главное место действия «1993» - семья. Это самая выразительная модель общества, и она первой принимает социальные удары. Не надо отворачиваться от своих трагедий, иначе они повторяются вновь и вновь, на новых витках истории.

Павел БАСИНСКИЙ.