Роман Балаян: Параджанов убил мою гениальность

- Роман Гургенович, вы когда-нибудь анализировали, кого больше - не согласных с вашей концепцией зрителей или ярых поклонников ваших фильмов?
- Научного анализа не делал, но знаю, что у моих фильмов друзей больше, чем у меня самого.
- Пускаясь в режиссёрство, чуть не сказала «во все тяжкие», человеком совсем молодым, на что вы надеялись?
- Сказав «во все тяжкие», были бы недалеки от истины: в режиссёрской профессии терний хватает. На что надеялся? Не просто надеялся, а был убеждён, что лет в двадцать шесть стану гениальным режиссёром.
- Почему именно в этом возрасте?
- Потому что вычитал где-то, что Эйзенштейн снял «Броненосец Потёмкин» в 26 лет.
- И ваше убеждение не было поколеблено?
- Да какой там... После первых опытов, достигнув сорока лет, был близок к тому, чтобы кино покинуть.
- Но ведь опыт-то был небезуспешный: один из первых фильмов - «Бирюк» имел грандиозный успех...
- Когда после успеха оказываешься без работы на целых пять лет...
- А что же произошло?
- Не мог протолкнуть ни один собственный сценарий. Снимать мне предлагали довольно часто. Но... про шахтёров, то, что мне неинтересно. Семья голодает, а я гну свою линию. Эгоист... Зато теперь есть чем гордиться: снимал только то, что хотел, для души. Ни одной картины о партийных функционерах, передовиках производства.
- Сценарии легко пишутся?
- Замыслы придумываются легко. Я вообще-то не пишу, а наговариваю на диктофон. Потом договариваюсь с профессиональным сценаристом, и он облекает это в достойную форму. Сценарист, как и режиссёр, - призвание. Но профессии разные. И каждый должен заниматься своим делом.
- Какие работы коллег последних лет вас впечатлили?
- Последнее десятилетие, кроме «Андеграунда» Кустурицы, меня ничто не ввело в зависть чёрную.
- Почему именно чёрную? Чаще ведь в таких случаях свою зависть обозначают определением «белая»...
- Моя чёрная зависть - это понимание, что никогда такого не смогу. Если бы я снял такой фильм, как «Андеграунд», можно было бы больше ничего не делать: всё сказано, профессиональная вершина достигнута.
- Вы любили работать с Абдуловым, Гурченко, Янковским. А есть молодые, кого хочется снимать?
- Я предпочитаю называть не кого бы снимал, а кого считаю выдающимися актёрами.
В этой когорте - Евгений Миронов, Владимир Машков, Константин Хабенский, Сергей Безруков, как бы ни относились к нему из-за того, что из сериала в сериал прыгает... Олег Меньшиков, безусловно. Сергей Маковецкий, Миша Ефремов... Очень интересные артисты, а главное - со своим лицом, единственным и неповторимым. Вообще в современном кино - много достойных имён.
- Снимаете нечасто: последний по времени фильм вышел, если мне не изменяет память, пять лет назад - «Райские птицы».
- Вы правы. У меня фильмы выходят, как правило, каждые пять лет. А «Райские птицы» не лучший мой фильм.
- Несмотря на то, что получил кинопремию «Ника» в номинации «Лучший фильм стран СНГ и Балтии»? Строги вы к себе...
- Да, моё мнение не всегда совпадает с мнением коллег, жюри. Тут уж ничего не поделаешь...
- В каком смысле «не лучший» и какие считаете лучшими?
- В профессиональном. Как и «Две луны, три солнца»... Лучшие - «Поцелуй» и «Талисман». После них - «Полёты во сне и наяву», который все любят.
- Что на подходе?
- Снимаю интересную историю о мужчине 35 лет и двадцатилетней девушке. О их странной встрече... Фильм называется «Ошибка в диагнозе».
- Вы были хорошо знакомы с легендарным Сергеем Параджановым. Что дали встречи с ним, какой след в душе остался?
- Этот гений убил мою личную гениальность.
- Как это?
- Очень просто. Как каждый молодой человек, думал, что я - гений. И вдруг встретил настоящего гения - человека, который за минуту может придумать то, над чем ты бьёшься месяц, а то и больше. Это вводило в комплекс. Но я, может быть, был единственным режиссёром в Киеве, который из-под влияния его поэтического кино вырвался. К параджановскому мышлению мои фильмы никакого отношения не имеют. Но первое, что я подумал, посмотрев его «Тени забытых предков»: вот высота, после которой стыдно снимать кино.
- Но тем не менее дело это не бросили... Многие режиссёры говорят, что снимают о себе. А вы?
- О своём. О се­бе вряд ли... Ни один персонаж в моих не совершит поступок, на который я не способен.
- С каким чувством смотрели художественный фильм «Параджанов» вашей киевской коллеги Елены Фетисовой?
- Мне сложно говорить: я - креативный продюсер картины. И мне первому предлагали её снимать. Но отказался, потому что настолько хорошо знаю Параджанова, что просто копировал бы его... Когда смотрят подобный фильм, сравнивают: похож, не похож... Те, кто знал Параджанова, считают, что не похож. Но главное ведь не это, а то, что есть история. Достоверная, трогательная и эксцентричная, как сам герой.
- Есть ведь два документальных фильма о Параджанове: ваш и Романа Ширмана. Совершенно разные, что, по-моему, очень ценно: каждый добавляет нечто существенное в наше представление о гениальном человеке.
- Картину «Ночь в музее Параджанова» я сделал в 1998 году. Снял то, что больше всего нравится у Параджанова - коллажи. Создавая их, он был свободен: над ним не было ни редактора, ни государственной цензуры. Роману Ширману название картины подсказал я: «Опасно свободный человек». Ему понравилось.
И фильм он снял именно о таком человеке - опасно свободном, жившем без оглядки на чужое, чуждое ему мнение.
- Вы как-то сказали, что художник должен быть всегда против государства. Почему?
- Государство всегда суживает желание личности. А художник - это чересчур личность. Он не может жить по указке. Поэтому настоящий художник работает так, как считает нужным, как ему совесть позволяет, не боясь противопоставить себя идеологии государства, с которой он не согласен. Потому что есть кара другого свойства, и бояться надо её, а не опалы от властей.
- Вам принадлежит и другое высказывание: до середины 80-х годов прошлого века были хорошие фильмы, а потом, получив полную волю, творцы иссякли.
- Это я говорил о своём поколении. Мы жили в несвободе, но пытались прутья клетки раздвинуть. Наши фантазии выросли на сопромате. А когда пришла воля, растерялись: о чём снимать? Про любовь просто? Что о других говорить: мои фильмы стали слабее... В клетках мы были свободнее, чем те, кто так свободно себя ведут сегодня. Мы свою свободу достигали сами. Это было внутреннее освобождение от внешнего. То, что сейчас, - это вседозволенность, а не свобода.
И в жизни, и в кино. Посмотрите фильмы Гай-Германики, передачи Ксении Собчак... Чего только там не несут... Я - матершинник, как и все мужики, но такого мата, как у них, не только не произносил, но и в жизни не слышал.
- Все ваши фильмы наполнены лирикой. Это состояние души?
- Та степень любви, которую я получил в детстве, ничего, кроме лирики, родить не может. Любовь формирует человека, наполняет его душу. Жестокости я не приемлю. Она есть разве что в «Леди Макбет Мценского уезда». Но там жестокость не ради жестокости: у меня героиня всё время мучается - и до, и после убийства. Потому что жестокость всегда рождает страдание. Любовь и жестокость несовместимы - это закон жизни.